Римский Корсаков Григорий Александрович

Григорий Александрович Р.-К. сын Александра Яковлевича. Холост. Умер в январе 1852г. В лейб-гвардии Московском полку. Участвует в войне 1812г. Орден Владимира 4й степени (за отличия при Бородине), в письме домой передает, что легко ранен, Еще орден Владимира «за ревностную службу против французов» (битва при Мало-Ярославце ). 10 марта 1820г. в лейб-гвардии полковник. С1822г. в отставке.

Гершензон пишет: «У Григория Р.-К. были в полку два друга, такие же кутилы как и он: Сергей Нелединский-Мелецкий, единственный сын известного писателя Ю.А. и Петр Нащекин. Все были из богатых семейств. Корсаков редко писал домой и тем причинял беспокойство. Его приятели были не лучше.», «…Григорий не писал по три четыре месяца, Наташу сватали, надо восстанавливать разоренный дом. Вдруг Григорий сообщает, что он отчислен за участие в какой-то дуэли Нелединского-Мелецкого, а друзья другие говорили, что это кутежи и проказы Гриши. Из Москвы ему писали отчаянные письма – отец, мать, сестра. М.И. нервно заболела, что он водится с такими друзьями». После семеновской истории в офицерских кругах негодовали за суровую кару, постигшую семеновцев, это дошло до Александра 1го. На запрос кто больше болтает из офицеров кн. И.В.Васильчиков, командовавший корпусом назвал троих: полковник Шереметев, капитан Пестель и Григ. Корсаков; «этот последний особенно беспокойный.» Васильчиков находил полезным перевести их в армию и искал предлога. На балу, вероятно во дворце, Григорий Александрович за ужином расстегнул мундир. Этого было достаточно – Васильчиков послал сказать ему, что он показывает дурной пример офицерам, осмеливаясь забыться так, расстегнуться в присутствии начальников и он просит его – оставить корпус! Корсаков тут же подал в отставку совсем. Впрочем отставку он получил в следующем году. На представлении Васильчикова об увольнении Корсакова, по домашним обстоятельствам, в отставку с мундиром, была положена высочайшая резолюция: «Мундира Корсакову не давать, ибо замечено, что он его беспокоил». (бумаги кн. Васильчикова). Григорий вскоре по выходе в отставку уехал надолго за границу; вернулся три года спустя, в 1826г., благополучно проездив и заговор и кару декабристов, которые верно не миновали бы его. Григорий Корсаков фигурирует в тетради декабристов. Григорий Александрович до возвращения в Москву (из-за границы) по-видимому не был знаком с Пушкиным, но Пушкин слышал о семье Корсаковых давно. Теперь 1826г. Пушкин близко сошелся с Григорием Корсаковым. По словам кн. П.А.Вяземского, Григорий Александрович «был замечательный человек по многим нравственным качествам и по благородству характера… Он тоже в своем роде был русский и особенно московский тип, отличавшийся оттенками, которые он вынес из довольно долгого прибывания в Париже и в Италии. Многие годы он был на виду у московского общества. Везде его знали, везде его встречали. Он был одним из первозванных московских львов. Видный собой мужчина, рослый, плечистый, с частым подергиванием плечь, он уже и по этим наружным и физическим отметкам, был на примете везде, где ни являлся. Умственная физиономия его была также резко очерчена. Он был задорный, ярый спорщик, несколько властолюбивый в обращении и в мыслях своих. В Английском клубе часто раздавался его сильный и повелительный голос. Старшины побаивались его. Взыскательный гастроном, он не спускал им, когда за обедом подавали худо изготовленное блюдо или вино, которое достоинством не овечало цене, ему назначеной…Особенно памятны мне одна зима или две, когда не было бала в Москве, на который бы не приглашали бы его и меня. После пристал к нам и Пушкин. Знакомые и незнакомые зазывали нас и в Немецкую слободу и в Замоскворечье. Наш триумвират в отношении к балам отслуживал службу свою, на подобие бригадиров и кавалеров св. Анны, неприменных почетных гостей, без коих обойтиться не могли ни одна купеческая свадьба, ни один именинный купеческий обед». (».А.Вяземский. «Пол«ое собрание сочинений», т.7 стр. 170-171, а также «Р.Архив» 1867г. стр. 1069-1071.) В 1826г. Пушкин бывал у Марии Ивановны. В мае 1827г. М.и. с дочерьми уехала на Кавказ и Пушкин дал ей письмо к брату Льву, служившему тогда в Грузии. Н.А.Тучкова-Огарева знала Корсакова с самого ранего детства как лучшего друга ее отца Алексея Алексеевича Тучкова. “…между нами с самого раннего моего детства была какая то симпатия; я его любила почти столько же, как и отца. Мне труднее говорить о Григории Александровиче, нежели о всех выдающихся личностях, с которыми судьба сталкивала меня на жизненом пути, потому что он прошел незаметно, хотя по оригинальному складу ума, познаниям, необыкновенной энергии и редкой независимости характера он был одним из самых выдающихся людей. Современники удивлялись ему. Если бы он родился на западе, то ему выпала бы на долю одна из самых выдающихся ролей в общественной жизни, а у нас в то время, не было места таким личностям… Странно было явление такого независимого человека именно в России в ту эпоху, он был большой оригинал… В пятнадцати верстах от Яхонтова (пензенское имение Тучковых) находилось имение Корсаковых – Голицино, оно досталось Григорию и Сергею Александровичам Римским –Корсаковым по наследству. Григорий Александрович поселился в нем в начале 1830 годов, завел также сахарный завод и управлял своим имением до конца жизни.Григорий Александрович, как все образованое меньшинство общества того времени, был поклонником Вольтера и энциклопедистов, читал все, что было замечательного на французском языке, и сам имел богатую библиотеку французских книг. Не любя никому давать своих книг, он делал для нас исключение; когда мы подросли, он прислал m-lle Michel каталог своей библиотеки, в котором она отметила все, что было нужно для нашего образования, и он прислал нам целый ящик с книгами; через год мы возвратили их очень аккуратно; я помню сколько мне наделало хлопот маленькое чернильное пятно, сделанное мною на обертке одного из томов «Memoires d Adriani»; наконц, мне удалось найти подобный экземпляр в Москве, и подменить его, а возвратить Григорию Александровичу книгу с чернильным пятном не имела духа. Из русских писателей едва ли Корсаков читал что нибудь, кроме Пушкина и Гоголя; однако, в бумагах моего отца мне попалась коротенькая критика на «Свои люди – сочтемся», писаная рукою Григория Александровича (1850г.). Ум его был меткий, оригинальный, последовательный и вместе с тем блестящий; он был остроумен и находчив. Наружность его была очень красивая и внушающая; в аристократических салонах Москвы его так же боялись, как и в наших степных гостинных; станционные смотрители, ямщики, чиновники, даже губернатор – все знали его и все боялись. Корсаков казался холоден ко всем, даже к моему отцу, хотя черезвычайно любил его; по русски они были на ты, а по французски говорили друг другу вы, что я заметила вообще в людях того времени. Привязанность Григория Александровича к моему отцу обнаруживалась только тогда, когда отец серьезно занемогал; тогда Корсаков делался его сиделкою, ходил и говорил тихо, с озабоченным видом, просиживал ночи у его постели; но как только ему становилось лучше, Корсаков принимал опять холодный вид и тотчас уезжал домой. Отец разсказывал, что не обузданный характер его друга много раз ставил последнего на край гибели. Еще в бытность в военной службе Корсаков зашел как то раз слишком далеко в шутке с приятелем, тоже военным; тот обиделся, и дело дошло почти до дуэли, но мой отец был настолько счастлив, что сумел уговорить обиженного и помирить их. Отец не раз являлся, таким образом, его ангелом-хранителем, выручая его из беды. В Голицине случилось однажды весьма неприятное происшествие, которое могло бы весьма дурно кончится для Григория Александровича. Рассердясь, не помню за что, на какого то татарина, он его так избил, что тот чуть было не умер. Придя в себя, Корсаков понял всю безумную дикость своего поступка. Он послал за моим отцом и писал ему так по французски: — Venez vite, je suis un malheureux. (Приезжай немедленно, я погиб.) Мой отец поспешил к нему и стал сам ухаживать за татарином и успел поправить его, хотя не очень скоро. Вышедши к татарам, которые собрались около дома и требовали от Григория Александровича выдачи больного или убитого татарина, отец успокоил их, сказав, что он сам ходит за ним. Хотя татары эти были другого уезда, но они знали Тучкова, и спокойно оставили своего больного на попечение «Лексея Лексеевича», как они называли моего отца, и удалились из Голицина. Так это дело и уладилось. Иногда на Григория Александровича находила потребность учинить какую нибудь чисто школьническую шалость. Однажды в Москве в английском клубе, за обедом, он сказал сидевшему вправо от него приятелю: — Бьюсь об заклад, что у моего соседа слева фальшивые икры; он такой сухой,- не может быть, чтоб у него были круглые икры; погодите, я уверюсь в этом. С этими словами он нагнулся, и как будто что то поднимая, воткнул вилку в икру соседа. После обеда тот встал и, ничего не подозревая, преспокойно прохаживался с вилкой в ноге. Корсаков указал на это своему приятелю, и оба они много смеялись. Эта шутка могла бы также подать повод к большой неприятности, но, к счастию, один из служителей клуба ловко выдернул вилку из ноги господина, не успевшего заметить эту проказу. У моего отца был еще один приятель, память о котором сохранилась до сих пор в нашем губернском городе; это был Иван Николаевич Горскин; мой отец и Корсаков были знакомы с ним почти с детства и потому поддерживали с ним короткие отношения, хотя между ними было мало общего… Он был арестован в Москве после 14 декабря но его освободили через несколько месяцев; заточение это придало ему незаслуженный вес (декабриста)… Но, в сущности, Иван Николаевич не разделял возвышенных взглядов о нравственности и свободе этих несчастных и даровитых людей; он был человек совершенно иных воззрений и был способен на совершенно иные поступки…Вспоминаю один анекдот характеризующий Ивана Николаевича. Дед мой говорил всегда, что разделит имение при жизни, чтобы быть покойным, что между его детьми не будет неприятностей… Когда раздел был совершен, дядя мой продал вскоре свою часть Ивану Николаевичу; последний заезжал часто к нам из своего нового имения и постоянно хвастался, что крестьяне любят его необыкновенно. – Они меня обожают,- рассказывал он однажды Корсакову и моему отцу, — любят меня гораздо более прежних владельцев. Когда я осматривал лес, мне пришлось раза два завтракать под толстым дубом, широко раскинувшим свои ветви. Вообразите, друзья, они назвали это дерево – Иванов дуб! Это изумительно! Моему отцу было неприятно слушать его разглагольствования, тем более, так как он знал, что все это неправда, — но он молчал; Корсаков же потерял терпение, ударил кулаком по столу и вскричал: — Laissez-moi tranquile avec vos balivernes! (Оставте меня в покое с вашими глупостями!) Не верю я всему этому; ты набавил оброк, ты сажаешь неплатящих в рабочий дом; при Тучковых этого никогда не было, — и ты рассказываешь нам, что они тебя обожают? Да, верю, они назовут это дерево Иванов дуб, но знаишь ли когда? –когда они тебя на нем повесят! Всем стало неловко; Иван Николаевич принужденно засмеялся, а Корсаков спокойно вышел из комнаты, насвистывая какую то французскую песню.

Тучкова-Огарева «Воспоминания» «ACADEMIA» Ленинград 1929г. ст. 18-23, 26,505-507.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте как обрабатываются ваши данные комментариев.